Собрание сочинений - Страница 210

210

Противопоставление такой гражданской утопии и действительности реально существует в поэме Хераскова и обуславливает необходимость "татарских" песен "Россиады", против которых напрасно возражал Мерзляков.

По верному наблюдению Г.А. Гуковского, "в то же время "Россиада" — это поэма о современной автору проблематике, изображавшая борьбу России с магометанским государством. "Россиада" была начата Херасковым в самый разгар первой турецкой войны и закончена перед захватом Крыма, когда Российское государство вновь готовилось к схватке с Турцией ради распространения влияния России на Черном море и ради возможности захвата Польши. "Россиада" в образах прошлого пропагандирует и прославляет политику русского государства. Конечно, эта идея, присущая поэме, могла примирить с нею все слои дворянства и даже правительство. Наконец, с этой же идеей связана и пропаганда христианства, пронизывающая поэму". {Г.А. Гуковский. Русская литература XVIII века. М., 1939, стр. 198.}

Художественные средства, примененные Херасковым в "Россиаде", показательны для русского классицизма. Так, в соответствии со своими эстетическими представлениями, вместо портрета героя поэт приводит обширное перечисление его моральных качеств:

       Адашев счастия обманы презирал,
       Мирские пышности ногами попирал;
       Лукавству был врагом, ласкательством гнушался,
       Величеством души, не саном украшался;
       Превыше был страстей и честностию полн.
       Как камень посреде кипящих бурных волн…

(I, 11)

Иногда характер героя подчеркивается указанием на его поступки и внешний облик, как описан, например, князь Курбский, требующий освобождения Казани от татарского владычества:

       Вдруг, будто в пекле огнь, скрывая в сердце гнев,
       Князь Курбский с места встал, как некий ярый лев,
       Власы вздымалися, глаза его блистали,
       Его намеренья без слов в лице читали.

(I, 23)

Передача душевных движений очень удавалась классицистической поэзии и драматургии, но физическую внешность героев, их портреты они изображать не умели.

Картины природы, не раз вводимые Херасковым в поэму, имеют всегда условный, аллегорический характер, они не передают реальных признаков, имея вид некоего величественного обобщения, при котором нет места подлинным особенностям вещей и явлений. Таково школьно-общеизвестное в прошлом описание зимы из XII песни "Россиады".

В поэме — и это также соответствует характеру русского классицизма — есть ряд элементов фольклорного происхождения, уживающихся под пером Хераскова с подражаниями любовным и "волшебным" эпизодам в поэмах Ариосто "Неистовый Роланд" и Тассо "Освобожденный Иерусалим". Как замечает Г.А. Гуковский, "та роль, которая уделена Херасковым в изображении самого взятия Казани подкопу под Казанскую стену и взрыву этой стены, подготовленным Розмыслом, совпадает с оценкой событий, данной народной исторической песней на ту же тему; три витязя, влюбленных в Рамиду, напоминают былинных неприятелей русских богатырей — Змея Тугарина или Идолище Поганое; сам царь Иван, окруженный своими витязями, как-то соотносится с Владимиром стольно-киевским народного эпоса и т. д.". {Г.А. Гуковский. Русская литература XVIII века, стр. 199–200.}

Стремление сочетать "приятное с полезным" — формула классицистической литературы, ведущая свое начало еще от Горация, — всю жизнь преследовало Хераскова и определило особенности его крупнейших произведений. "Полезное увеселение" — назвал Херасков свой первый литературный журнал, и затем продолжал писать, руководствуясь прежде всего желанием быть полезным читателю, научить, остеречь от плохого, просветить. Но никогда он не забывал и о "приятном", стараясь привлечь внимание занимательностью сюжета, разрабатывая затейливые повествования, которые могли бы увлекать воображение. И весьма осторожно, отнюдь не навязчиво, раскрывал поэт второй план своих произведений — аллегорический, разъяснял, что за приключениями героев следует видеть искания разума, идущего к познанию добродетели и к божественной истине.

"Россиада", имевшая также свой второй план, но злободневно-публицистического значения, лишена элементов духовной аллегории. Третья эпическая поэма Хераскова "Владимир" (1785) может быть правильно понята только с учетом этого второго, и притом главенствующего, смысла.

"Ежели кто будет иметь охоту прочесть моего "Владимира", — писал Херасков в предисловии к третьему изданию поэмы, состоявшей из десяти тысяч стихов в восемнадцати песнях, — тому советую, наипаче юношеству, читать оную не как обыкновенное эпическое творение, где по большей части битвы, рыцарские подвиги и чудесности воспеваются; но читать как странствование внимательного человека путем истины, на котором сретается он с мирскими соблазнами, подвергается многим искушениям, впадает во мраки сомнения, борется со врожденными страстями своими, наконец преодолевает сам себя, находит стезю правды и, достигнув просвещения, возрождается" (II, VIII).

Тема "Владимира" обладала достаточной поучительностью, речь в поэме шла о времени принятия христианства на Руси, о выборе веры киевским князем, о его борьбе против собственных недостатков во имя духовного очищения — и, стало быть, "полезность" в поэтическом рассказе присутствовала уже в достаточной степени.

Владимир хорошо правил своей страной, рассыпал свои щедроты подданным, и, по словам Хераскова, беда была одна: этот князь

210